Уолтер Липпман. Общественное мнение. Стереотипы

https://upravlenie.org/3079-uolter-lippman-obschestvennoe-mnenie.html

***

Уолтер Липман

***

Для того чтобы охарактеризовать предмет, не обязательно видеть его. Обычно сначала
мы даем ему определение, а потом рассматриваем. В огромном шумном многоцветий
внешнего мира мы вычленяем то, что уже было определено нашей культурой. Мы
воспринимаем предметы через стереотипы нашей культуры. Сколько великих людей из тех,
что собрались в Париже вершить судьбы мира128, смогли увидеть Европу, а не свои
представления о Европе?

На Конгрессе психологов в Геттингене был проведен интересный эксперимент над толпой, скорее всего, подготовленных наблюдателей.
Недалеко от того места, где заседал Конгресс, проходил праздник с балом-маскарадом. Вдруг дверь распахнулась, и в зал заседании ворвался клоун, а за ним — преследовавший его разъяренный негр с револьвером в руке. Они сошлись в середине зала, и началась драка. Клоун упал, негр наклонился над ним, выстрелил, а затем оба ринулись из зала. Весь инцидент длился не более двадцати секунд.
Председатель обратился к присутствующим и попросил немедленно написать короткое сообщение об увиденном, так как, очевидно, будет проводиться расследование происшествия. В президиум поступило сорок записок. Только в одной было допущено менее 20 % ошибок в описании основных фактов. Четырнадцать содержали 20–40 % ошибок; двенадцать — 40–50 %, а еще тринадцать — более чем 50 %. Более того, в двадцати четырех записках 10 % деталей было выдумано. Десять отчетов воспроизводили ложную картину, еще шесть — достаточно правдивую. Короче говоря, четвертую часть описаний признали ложными. Разумеется, весь этот эпизод был инсценирован и даже сфотографирован. 

Десять ложных описаний могут быть отнесены к категории сказок и легенд; 
двадцать четыре описания являются полулегендами; и только шесть примерно
соответствуют требованиям точного свидетельства130.
Таким образом, большинство из сорока опытных наблюдателей, добросовестно
написавших отчет об эпизоде, произошедшем у них на глазах, увидели не то, что произошло
на самом деле. Что же они увидели? Бытует мнение, что легче сказать, что на самом деле
произошло, чем придумывать небылицы. Свидетели события увидели собственное стереотипное представление о драке. Все они не раз в жизни сталкивались с образами
подобных стычек, и именно эти образы мелькали у них перед глазами во время инцидента. У
одного человека эти образы заняли менее 20 % действительных событий, еще у тринадцати
человек — более половины. У тридцати четырех из сорока наблюдателей стереотипы
завладели по крайней мере десятой долей происходящего.

Один выдающийся искусствовед сказал, что «если учесть бесконечное число
очертаний, которые принимает объект… и отсутствие у нас внимания и чувствительности к
деталям, то вещи вряд ли обладают для нас формами и свойствами, настолько ясными и
определенными, что мы можем вызывать их в своей памяти, когда нам заблагорассудится.
Потому мы вызываем в памяти стереотипные образы, которые нам одолжило искусство»131
***

Самые тонкие и самые распространенные механизмы воздействия — это те, что
создают и поддерживают репертуар стереотипов. Нам рассказывают о мире до того, как мы
его видим. Мы получаем представление о большинстве вещей до того, как непосредственно
сталкиваемся с ними. И если полученное нами образование не помогает четко осознать
существование этих предубеждений, то именно они управляют процессом восприятия. Они
маркируют объекты либо как знакомые, либо как странные и необычные, усугубляя различие
по этому параметру: слегка знакомое подается как очень близкое, а чуть-чуть странное —
как абсолютно чужое. Эти различия вызываются к жизни с помощью мелких знаков,
варьирующих в диапазоне от подлинных индексов до неясных аналогий.
***

Поэтому, когда мы говорим о сознании группы людей, о сознании французов,
милитаристском сознании или большевистском сознании, мы можем сильно запутаться, если
не договоримся о том, что нужно отличать сугубо инстинктивное устройство сознания от
стереотипов, моделей (patterns) и формул. Эти последние играют существенную роль в
построении ментального мира, к которому должен приспособиться формирующийся ум и на
который он должен реагировать. Когда это различие не проводится, то становятся
возможными неясные рассуждения о коллективном сознании, национальной душе и
психологии расы. Стереотип столь последовательно и авторитетно передается из поколения
в поколение, что кажется присущим физиологии индивида.

Стереотипы как защита

Помимо экономии усилий существует еще одна причина, по которой мы так часто
следуем стереотипам, в то время как могли бы придерживаться и более объективного взгляда
на вещи. Системы стереотипов могут служить ядром нашей личной традиции, способом
защиты нашего положения в обществе.
Мы чувствуем себя в этом
мире как дома. Мы вписаны в него. Мы его составная часть. Нам известны все ходы и
выходы. Здесь всё чарующе знакомо, нормально, надежно. Горы и овраги этого мира
находятся там, где мы привыкли их видеть.
 

Поэтому не удивительно, что любое изменение стереотипов воспринимается как атака
на основы мирозданья. Это атака на основания нашего мира, и когда речь идет о серьезных
вещах, то нам на самом деле не так просто допустить, что существует какое-то различие
между нашим личным миром и миром вообще.
Система (pattern) стереотипов не является нейтральной. Это не просто способ замены
пышного разнообразия и беспорядочной реальности на упорядоченное представление о ней.
Не просто сокращенный и упрощенный путь восприятия. Это нечто большее. Стереотипы
служат гарантией нашего самоуважения; проецируют во внешний мир осознание нами
собственной значимости; защищают наше положение в обществе и наши права.
Следовательно, стереотипы наполнены чувствами, которые с ними ассоциируются. Они —
бастион нашей традиции, и, укрывшись за стенами этого бастиона, мы можем чувствовать
себя в безопасности.
***

Стереотип — это нечто
незыблемое, подобно синим окнам на Бикон-стрит146 или привратнику на бале-маскараде,
который решает, одет ли прибывший в подобающий карнавальный костюм или нет. Ничто
так не сопротивляется образованию или критике, как стереотип.
***

Слепые зоны (blind spots) и их значение

До сих пор речь в этой книге шла скорее о стереотипах, чем об идеалах, поскольку
идеалом обычно мы называем то, что считаем истинным и прекрасным. Идеал предполагает
подражание и стремление к нему. Но наш репертуар фиксированных впечатлений гораздо
шире. В нем содержатся представления об идеальном жулике, идеальном политике,
идеальном ура-патриоте, идеальном агитаторе, идеальном враге. Наш стереотипный мир не
является обязательно таким, каким бы нам хотелось. Это просто такой мир, какой мы
ожидаем увидеть. Если события соответствуют нашим ожиданиям, возникает чувство
сходства и мы ощущаем, что мы движемся вместе с ним.

***

Большинство из нас опиралось бы в своей жизни на довольно бессистемный и
изменяющийся набор стереотипов, если бы сравнительно небольшие группы людей в
каждом поколении постоянно не занимались их организацией, стандартизацией и
доведением их до уровня логических систем, известных под названием Законов
Политической Экономии, Принципов Политики и пр.
***

Окончание войны — это такой момент, когда стереотип и факты, которые нельзя
игнорировать, вступают в противоречие друг с другом. Такой момент всегда наступает,
потому что наши представления о внешнем мире гораздо проще и статичнее, чем реальный
поток событий. Поэтому приходит время, когда нам становятся видны слепые зоны, которые
с периферии нашего поля зрения перемещаются в центр. 

Не подвергаясь критике, стереотип не только становится орудием цензуры и
вычеркивает то, что должно приниматься во внимание, но и в случае проверки его
надежности разрушает ту картину мира, которая им санкционирована, то есть принимается
во внимание.

***

Любой, кому приходилось стоять на перроне в ожидании друга, может вспомнить,
сколько раз он ошибался, принимая за него весьма странных людей. Форма шляпы или
характерные движения при ходьбе воскрешали в памяти черты знакомого человека.
Это происходит потому, что совокупность образов в нашем
воображении отзывается на стимул, похожий, пусть и смутно, на один из аспектов этих
образов.
***

Компетентность в любой области означает, на самом деле, увеличение числа аспектов,
которые человек способен увидеть, а также привычку не принимать желаемое за
действительное.
Если для непросвещенного человека все вокруг одинаково, а жизнь — просто череда
похожих друг на друга событий, то для специалиста все вокруг глубоко
индивидуализировано.
***

Ведь когда система стереотипов является жесткой, мы обращаем внимание на те факты,
которые поддерживают ее, и не замечаем факты, которые ей противоречат. Именно поэтому,
вероятно, добрые люди видят в мире так много проявлений добра, а злые — зла.
 

Согласно традиционным теориям, общественное
мнение — это моральное суждение по поводу группы фактов. Развиваемая мною теория
состоит в том, что при современном состоянии образования общественное мнение является,
прежде всего, морализированной и кодифицированной версией фактов. Я утверждаю, что
система (pattern) стереотипов, находящаяся в центре наших кодексов, определяет, какую
именно группу фактов и в каком ракурсе мы увидим. Поэтому, несмотря на наилучшие
намерения, политика газеты в отражении новостей попадает под влияние политики
редакции. Именно поэтому капиталист видит один набор фактов и аспектов человеческой
природы, а его оппонент-социалист — набор других фактов и аспектов природы человека.
Именно поэтому каждый из них считает, что другой заблуждается или лишился рассудка,
тогда как реальное различие между ними — это различие восприятия. Оно диктуется
различиями между капиталистической и социалистической системами стереотипов.

***

Итак, одна и та же история звучит по-разному для всех, кто ее слушает. Каждый
воспринимает ее под своим углом зрения, по-своему реагирует на нее и привносит
собственные переживания.
Нечто подобное происходило с сагами и легендами до того, как они были записаны. В
наше время напечатанный текст обуздывает все богатство фантазии отдельного человека.
Однако контроля над сплетнями практически не существует, и исходный рассказ, будь то
повествование о подлинных событиях или вымышленная история, по мере распространения
постепенно обрастает крыльями и рогами, копытами и клювами. От версии первого
рассказчика не остается ни формы, ни пропорций. Сплетня видоизменяется и перекраивается
всеми, кто ее слышал, пересказывал знакомым или размышлял над ней Поэтому, чем более смешанной является аудитория, тем разнообразнее она реагирует
на повествование. Ведь по мере увеличения аудитории в рассказе все меньше остается от его
первоначальной основы. Он становится все более абстрактным. Если у рассказа нет
собственного точного характера и его слышат люди, обладающие разными характерами, то
они приписывают ему собственные качества.
Если до
человека доходят какие-то события общественной жизни — отдельные строчки публикаций,
фотографии, анекдоты, собственный опыт, то он воспринимает их через призму своих
мировоззренческих моделей (patterns) и реконструирует через призму собственных
эмоций.

***

Социальная проблема фигурирует в новостях в виде некоторых легко распознаваемых
симптомов: выдвижения требований, забастовок, беспорядков. С точки зрения рабочего или
нейтрального сторонника справедливости, выдвинутое требование, забастовка или
беспорядок являются лишь составляющими сложного процесса. Но поскольку все
непосредственные реалии лежат за пределами непосредственного опыта как репортера, так и
особой публики, благодаря которой существует большинство газет, они обычно должны
ждать какого-то сигнала в виде явного действия. Когда этот сигнал поступает, — скажем,
где-то начинается забастовка или вызывают полицию, — он активизирует стереотипные
представления людей о стачках и беспорядках. Реальные перипетии внутренней борьбы
сторон недоступны для публики. Они наблюдают за ней как за абстракцией, и эта абстракция
впоследствии оживляется непосредственным опытом читателя и репортера. Очевидно, их
опыт существенно отличается от опыта бастующих, которые на своей шкуре испытывают
гнев бригадира, раздражающую монотонность станка, духоту цеха, поденную работу жен,
шалости детей, шумные ссоры соседей по дому. Лозунги забастовки наполнены этими
чувствами. Но репортер и читатель видят только стачку и плакаты.

Таким образом, существуют жизненные обстоятельства во всей своей сложности; явное
действие, которое сигнализирует о наличии этих обстоятельств; стереотипный бюллетень,
который освещает этот сигнал; значение, которое читатель ему придает, выводя его из
непосредственно влияющего на него опыта. Таким образом, опыт читателя, связанный с
забастовкой, может быть, в действительности, очень важным, но с точки зрения главной
проблемы, спровоцировавшей забастовку, он весьма эксцентричен. Однако это, странное,
значение автоматически становится наиболее интересным377. Вникнуть путем воображения
в главную проблему для читателя означает выйти за границы собственного Я и вступить в
совершенно другую жизнь.
Отсюда следует, что при сообщении о забастовках простейший путь — обнаружить
новости посредством какого-то явного действия и при описании события рассказать, какими
жизненными сложностями оно грозит читателю. Именно так привлекается его внимание и
возбуждается интерес.

***